В третью стражу - Страница 84

Я подарю вам сердце в танго,

А ночь синяя, и сладкое вино…»

* * *

Прессовали долго — 26 часов — плотно, упорно, методично наматывая нервы на барабан, не жалея себя, и уж, разумеется, не жалея ее. Пережидали обмороки, — немного воды на лицо и пару глотков, когда из ее горла невозможно было уже извлечь ни капли голоса, но спать не позволяли, и расслабляться не давали тоже. Жали, выдавливая сознание, рвали жилы, пытаясь добраться до подсознания, которое расскажет им все. Но не били, это правда. Не пытали, хотя пытка бессонницей и жаждой…

А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая и в совершенно другой тональности.

Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк — по чуть-чуть, для настроения — и папиросы «Казбек». И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина-старший лейтенант и тот «голос», что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине — молодому еще, но с седыми висками.

— Надеюсь вы все понимаете. — Снова на «вы» — Это он? — Штейнбрюк открыл папку и выложил перед Таней три карандашных рисунка. Рисунки были хороши, ничего не скажешь. И Баст на них был вполне узнаваем.

«Вполне…»

— Да, конечно. Да, это он. — Сразу на оба вопроса. Она взяла папиросу, и мужчина с седыми висками тут же чиркнул спичкой.

«Он ее, что все время в руках держал? Наготове? Какая дрянь эта ваша… Казбек.»

— Наши художники сделали рисунки с ваших слов. Слова разные, манера рисунка разная, а человек, пожалуй, один и тот же … Но главное… Впрочем, посмотрите на этот снимок. — И с этими словами Штейнбрюк выложил на стол большую фотографию, вставленную в картонную паспарту. — Есть тут кто-нибудь, кого вы знаете?

Судя по надписям на рамке, снимок был сделан в Германии в 1929 году.

— Ой! — Вполне искренне удивилась Жаннет, увидев, знакомые лица. — Это же Рэм? А это Геббельс… Ох!

Около длинного и явно дорогого автомобиля стояли несколько мужчин. В форме был только Рэм, остальные, включая Геббельса и Баста, в штатском.

— Он?

— Да. — Выдохнула Татьяна.

— Себастиан фон Шаунбург. — Прокомментировал фотографию Штейнбрюк. — Старый член партии, не смотрите, что молод. Баварский аристократ, доктор философии… и сотрудник Гестапо.

— Ох! — У Татьяны не было слов, вернее, у Жаннет их не могло быть.

— Фигура. — Сказала женщина. — Но при том, вечно в тени, в тумане.

— Непонятно только, почему он выбрал именно вас, и откуда знал, что говорите по-французски. — Штейнбрюк тоже закурил, но, чувствовалось — сейчас он просто размышляет вслух.

— Не знаю, — пожала плечами Жаннет. — Он сказал, понравилась… Может быть, действительно понравилась? — Кокетливая улыбка с «упражнением для глаз»: на кончик носа, на предмет, в сторону…

— Это он нам весточку подал, — усмехнулся не названный по имени мужчина. — Камешек в наш огород. Не хотите ли, товарищи, полюбопытствовать, откуда у меня такая осведомленность?!

— Похоже, что так, — согласился Штейнбрюк, выпуская дым из ноздрей. — И откуда бы ему так много знать?

— А если они вели Жаннет еще с Праги? — Спросила женщина-лейтенант.

— Если бы у бабушки были яйца, — Хмыкнул Штейнбрюк. — Был бы дедушка.

А Жаннет вдруг поняла, что весь этот обмен мнениями происходит отнюдь не в первый раз. Реплики разучены, а зритель один — она сама.

«Но зачем?»

«Затем, что, похоже, они нам… мне поверили и теперь готовят к операции…»

— Как считаете, Жаннет, — спросил, переводя на нее взгляд, Штейнбрюк. — Мог он вести вас от Праги?

— Не знаю, — «растерянно» пожала она плечами. — Я слежки не чувствовала. Мне даже в голову не приходило…

— Но это означает, что кто-то знал, про связника, и то, что связник — Жаннет, — Сказал мужчина с седыми висками.

Ну, это, что называется, напрашивалось, да и Баст об этом с ней говорил. Но вот случая «вспомнить» про Питера Кольба у Жаннет все как-то не находилось.

— Ой! — сказала она и так «прониклась» ужасом Жаннет, что даже вспотела. И судя по всему, не только вспотела.

— Что с вами? — Штейнбрюк даже вперед подался. Получалось, что весь их фарс с допросом был пустой тратой времени. Что-то они все-таки упустили. А упустили они одну, но очень важную вещь. Они тянули жилы конкретному человеку — хорошенькой и несколько легковесной молоденькой французской комсомолке Жаннет Буссе, и все их штучки-дрючки выстроены были под ее очень специфическую психологию. Но откуда же было знать товарищам из Первого отдела, что трясут они на самом деле зрелую русскую женщину, сильную духом и … да, стерву — когда надо, сформировавшуюся совсем в другие времена, да еще способную смотреть на ситуацию и со стороны. А это дает очень большое преимущество, даже если ты умираешь там, в этом долбаном кабинете Штейнбрюка от усталости и бессонницы и сходишь с ума от жажды и одиночества. Тебе плохо, погано, ужасно, но все равно, ты в стороне, а разговор-то идет с совершенно другим, заведомо более слабым, чем ты, человеком.

— Что с вами?

— Я вспомнила…

«Я, наверное, белая, как полотно…» — Ну, что ж, если верить выражению глаз товарища корпусного комиссара, так и было: белая, в холодном поту, и глаза, как у кокаинистки…

— Я вспомнила…

— Что? — Ну, почти хором, хотя вслух говорил сейчас один Штейнбрюк, но показалось, что все хором выдохнули. Ведь они же ее наизнанку вывернули, вернее, думали, что вывернули.