— Метр восемьдесят, примерно. — Предполагает капитан Паша справа.
— Да, возможно.
«Возможно… Скорее всего… Где-то так… Метр… и еще… почти метр… ОН…»
— Итак, он подошел к вам. — Слева. «А кто устроился на подоконнике слева? Знакомое лицо…» — На кого он похож?
— Ни на кого.
— Можно предположить, что он француз? — из-за спины.
— Нет, — трясет она головой. — Нет. Если только не из Лотарингии или Нормандии…
— Значит, сразу видно, что немец. — Кивает Штейнбрюк. — Типичный немец, не так ли?
«Сколько раз он ее об этом спрашивал? Десять, двадцать? И еще художник рисовал … два раза? Или, нет. Кажется, три… Или мне это только приснилось?»
— Или голландец. — Говорит она, но губы и язык не слушаются, и горло способно, кажется, издавать только хрип. — Или… или бельгиец.
— Он хорошо говорит по-французски? — Справа.
— Грамотно, — отвечает она. — Небыстро, но… он ошибается… не часто, но… иногда. Достаточно, чтобы… И акцент…
— Акцент немецкий? — Из-за спины, хлестко, угрожающе.
«Сукин сын! Выблядок!»
— Нет, еврейский! — Выплевывает она вместе с густой слюной.
— А по-немецки он с вами говорил? — Штейнбрюк невозмутим, холоден, деловит. И предельно вежлив. Ни ругани, ни перехода на «ты», ничего…
— Нет. — Выдыхает она с силой, пытаясь прочистить горло. — Ни слова.
— Вы сказали, что встреча произошла в Синт Амандус. — Снова капитан Паша. — На какой улице?
— Не помню.
— А какую-нибудь другую помните? — вопрос уже слева.
«Пинг-понг! Туда-сюда, обратно… Тебе и мне … Тьфу!»
«Устрой истерику!- предлагает Жаннет. — Я бы…»
«Ты бы…УЙДИ!»
— Вы слышали вопрос?
— Да… Бругстраат… бруг — это мост, ведь так?
— Да, по-голландски это мост. — Подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.
«На карте ищет…»
— Почему вы запомнили именно эту улицу? — А это снова Паша-капитан.
— П… потому что… Вы мне не верите?! Вы!!! Вы…
- Прекратите истерику! — Властно, как хлесткой пощечиной… Штейнбрюк…
«Мразь!»
— Итак? — Паша-инквизитор.
— Там была улица Бругстраат, и… Мост. Я подумала, это значит «Мостовая». И еще… я запомнила кондитерскую. Проходила мимо… открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью, и еще кофе…,. Я хочу пить!
— Высокий, похож на немца. — Говорит Штейнбрюк.
— Я хочу пить!
— Высокий, похож на немца. — Равнодушно повторяет Штейнбрюк.
«Не сдавайся! «В Париже…» В Париже Эйфелева башня и… танго. В Париже…»
— Я хочу пить! Дайте, пожалуйста, воды!
— Высокий…
— Воды!
— Похож на немца.
— Во… Я не сказала, что на немца. Может быть, скандинав, бельгиец… Воды?
— Волосы? — Слева, от окна.
— Дайте воды! Темно-русые.
— Может быть, каштановые? — гад из-за спины.
«Ну, ничего сволочь! Когда вам будут отбивать яйца в НКВД, вспомнишь этот день!»
— Я хочу пить.
— Вы не ответили на вопрос.
«Мразь троцкистская!»
— Нет, не каштановые. — Она сглатывает, но и слюны нет. — Темно-русые, волнистые… немного…. Подстрижен коротко… Дайте пить… — глас вопиющего в пустыне — безнадежно, ясно — не дадут. А комната уже не вращается — плывет. Медленно, тягуче, как балтийская волна. Тянется…
— Он был без шляпы?
— Ч…то?
— Он был без шляпы? — Пот заливает глаза, и в ушах гул, и непонятно уже, кто задает вопросы и откуда.
«Чудище стозевно, многолико… Но… Но в Париже… ОН… И танго… В Париже…»
— Нет, — трясет она головой. — Нет… Он был в шляпе… но когда мы зашли в кафе… В кафе… в кафе…
— Вы зашли в кафе, и он…
— Он ее снял.
— И вы увидели его прическу?
— Да.
— Где расположено это кафе?
— Не помню.
— Опишите место. Как выглядит кафе? Что напротив? Что рядом?
«Боже мой! Мой… мой… Голова… Вопросы, вопросы… тридцать тысяч одних только вопросов… Гоголь… Не помню, не знаю, где-то, как-то… Ну, чего вы все от меня хотите?!»
А время тянется, и комната то кружится в вальсе, то скользит в фокстроте, то мечется в танго. И хочется пить и в туалет. И умыться. Смыть пот с лица и с тела. И кофе, и закурить. И… Да, и водка сейчас бы не помешала.
«Стакан!»
«Ты выпьешь стакан водки?» — Ужасается Жаннет.
«Выпью…»
«А два?»
«А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?»
«Мон шери! Расскажи им это… по-французски!»
— Почему вы смеетесь?
— Я? Я хочу пить. Можно мне воды? — Спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.
— Позже. — Холодно останавливает ее Штейнбрюк. — Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить…
«Баст… О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина… Фашист! Но да, красавец.»
— Я хочу пить! — Повторяет она после каждого очередного пассажа. — Вы слышите, я… хо… хочу… пить! Высокий, широкоплечий… Нет, не вата… Знаю. Женщины это видят.
«Отвлеки их, переключи…»
— Вот вы тощий. И плечи… узкие. А у Паши задница, как у бабы… А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!
— А я хочу знать, почему вы нам лжете! — Кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша… Вот его она уела, таки уела! — Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие…
— Что случилось во время посещения Гааги? — слева.
— Что вам сказал резидент? — справа.
— На кого ты работаешь? — из-за плеча, перейдя на «ты».
«Но…
В танго, в парижском танго,