В третью стражу - Страница 45

К счастью, в поместье поменялась практически вся прислуга. Даже мажордом был новый — сухой как щепка и такой же длинный господин с гладко выбритым обветренным лицом отставного сержанта Королевской Морской Пехоты и руками детского врача. Этот диссонанс даже позабавил Майкла, или это все-таки был Степан? Впрочем, теперь уже без разницы. В сложившемся симбиозе как в теле кентавра, человеческое управляло лошадиным…

«Тьфу!» — чертыхнулся мысленно Матвеев, сообразивший вдруг, какую причудливую глупость он только что сморозил. Хорошо еще, что не вслух, хотя, с другой стороны, что-то в этой метафоре, несомненно, имело место быть. Степан, разумеется, имел в виду не человека и лошадь, а русского профессора и британского аристократа, но получилось…

«Что получилось! Но хотя бы забавно».

Неизбежные материнские наставления и сыновнее почтительное внимание оставались на периферии сознания. Здесь безошибочно действовала «лошадиная», — «Ну что ты будешь с этим делать! Опять зоологизмы с мифологизмами пошли!» — то есть «гринвудовская» составляющая. Ну и пара глотков старого доброго виски — еще из довоенных, то есть до первой мировой войны сделанных — отцовских запасов оказались совсем не лишними. Все-таки, что ни говори, а есть в этом что-то: тяжелый хрустальный стакан в руке, на четверть наполненный прозрачной золотистой жидкостью крепостью 53 градуса, кубинская сигара в зубах, и неторопливо — в лучших английских традициях — текущий разговор между взрослым сыном и перешагнувшей порог старости матерью.

«А ведь она не старая… — Неожиданно сообразил Матвеев. — Сколько ей? Сорок восемь? Так она же младше меня!»

Но она, разумеется, была старше, и в этом тоже заключался парадокс того, что случилось со Степаном, что случилось со всеми ними.

Только оставшись один, Матвеев позволил себе немного расслабиться и с интересом стал исследовать покои молодого баронета, поскольку чужая память — это хорошо, но личное знакомство все же лучше. А знакомиться здесь, определенно, было с чем, и знакомство это было более чем приятным. Рапиры и боксёрские перчатки на стене удивления не вызвали, так же как и кубки за победу в соревнованиях, групповые портреты молодых людей на фоне строений и природы. Всё это было естественно и ожидаемо, хотя и приятно, так как руки сами отреагировали на присутствие «старых друзей», и Степанов окончательно осознал, что может так врезать, что мало не покажется. А такое умение, надо отметить в нервной жизни «попаданца» дорого стоит.

«Так, а это у нас что? — Степан отворил небольшую дверцу и протиснулся — все-таки он был великоват для изысков старой английской архитектуры — в смежное помещение. — Ух ты!»

Небольшая комнатка, представшая перед Матвеевым, раскрывала ещё одну сторону жизни «реципиента», доселе Степаном если и замеченную, то чисто теоретически. а помещение было более, чем типичное для английского «замка» — оно было посвящено рыбной ловле. И не банальной поплавочной или спиннинговой, а ловле на искусственную мушку — любимой забаве британских аристократов на протяжении нескольких сотен лет. Даже королевская семья, как припомнилось Матвееву чужой памятью, отдавала дань этой разновидности «тихого и неизлечимого помешательства».

Нахлыст был юношеской забавой Майкла, и в этом они со Степаном оказались более чем близки. Только у Матвеева увлечение этим красивым и аристократичным видом спорта выпало по ряду причин на более зрелый период жизни. Вспомнилась школа нахлыста в Москве, где моложавый, худой инструктор безжалостно подставлял алюминиевый тубус от удилища под локоть ученикам, бестолково размахивающим руками во все стороны, вместо того чтобы выдерживать нужную траекторию движения снасти при забросе. И никто из учеников, — к слову сказать, среди них попадались вполне солидные и немолодые мужчины, взять того же профессора Матвеева, — на «сенсея» обиды не держал. Жажда новых знаний и умений оказалась сильнее.

Буквально вколоченная на занятиях и тренировках, фиксация правильной моторики заброса отложилась у Степана на уровне рефлекса с соответствующим болевым закреплением. Правда, техника эта, как отчётливо помнили Майкл и Степан, сильно отличалась от принятой в Британии в первой половине двадцатого века, но возможные нестыковки — для случайных и искушённых в теме зрителей — можно было списать на европейский стиль, подсмотренный где-нибудь во Франции или Чехии.

Тем более что здесь и сейчас всё было иначе, чем там и тогда. Вместо привычного четырёхколенного углепластикового удилища — шестигранный неразъёмный бамбуковый «дрючок» с агатовыми кольцами, тяжёлый как смертный грех и такой же неудобный. Вместо точёной из одного куска авиационного алюминия катушки «веса пера» — устрашающая на вид стальная конструкция, пригодная на первый взгляд разве что для забивания упаковочных гвоздей. Однако в этом случае сомнения оказались напрасными — катушка была не такой уж тяжёлой, настроенной под нужную руку и поражала плавностью хода, во все времена доступной лишь самым дорогим, штучным изделиям hand made, к тому же limited edition.

Порадовал и шёлковый шнур, заботливо намотанный на специальный деревянный барабан от слёживания и высыхания. В специальном отделении подставки барабана хранилась бутылочка с маслом для пропитки шнура и придания ему водоотталкивающих свойств. Конец его, должный прикрепляться к катушке, помечен был аккуратно вплетённой красной нитью. Проверив руки на предмет отсутствия заусениц и подровняв пилочкой и без того ухоженные ногти, Степан убедился что за несколько лет, проведённых без рыбалки, главный элемент снасти почти не утратил своей целостности и неторопливо нанёс на шнур небольшую порцию масла.