«А если всё забыть, то зачем вообще куда-то ехать? Не проще ли утопиться здесь же, в гаврском порту?»
— Мсье, дайте, пожалуйста, ваш паспорт!
Степан почувствовал, что понимает шекспировского Гамлета. Интересно, а сам Шекспир его понимал, когда выдумывал «Быть или не быть»?
«Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся?»
— Мсье, проснитесь, — толкнул его в плечо кто-то сзади.
Так о чём они говорили в гостинице? Умиротворение? Мюнхенское соглашение? Испортить им игру? Да! Ещё раз да! В конце концов, они сами виноваты. Раз уж жизнь этих «миротворцев» привела к войне, пусть их смерть приведёт к миру!
— Прошу прощения, господа!
Степан развернулся и пошёл прочь, от пароходного трапа, не оглядываясь. Надо было ещё уточнить, во сколько отходит ближайший пакетбот в Англию.
Snake Roll Cast.
«Home. Sweet home!…»
Пологие холмы и по-английски, — а как иначе может быть в Англии, — аккуратные лесопосадки по сторонам шоссе. Это Англия. Дом. Во всяком случае, страна, гражданином которой он теперь был. И не просто гражданином…
«Соль земли английской…» — усмехнулся Матвеев, по достоинству оценив сам собой случившийся каламбур. А Англия… Что ж, она была именно такой, какой ее помнил сэр Майкл. И в этом случае, Степану оставалось лишь принимать то, что есть, как данность — без ненависти или восторга.
Но стоило ему съехать с шоссе на грунтовую дорогу, как всё изменилось: учащённо забилось в груди чужое сердце, и… Путь к дому, поначалу повторял прихотливые изгибы небольшой реки, проходя вдоль её невысоких, плотно заросших кустарником, берегов. А на финишной прямой, дорога буквально раздвигала деревья старинной аллеи, подходящей вплотную к воротам поместья, и здесь даже воздух неожиданно показался ему другим, отличным от всех прочих сортов атмосферы, которыми Степану приходилось теперь дышать, здесь ли — в Англии — или там — на континенте. Как там пелось на другом языке и по поводу совсем другой страны. И дым отечества нам сладок и приятен? Сладок. Не то слово. Но аллея уже почти закончилась, его колымагу заметили — а попробуй не заметить ее или не услышать — и, значит, свидание с чужим прошлым можно было считать открытым.
«Гип-гип ура!»
Визиты в отчий дом, как отчётливо понимал Степан, были для Майкла чем-то вроде отдушины, единственного источника свежего воздуха в гнилой атмосфере Лондона, пропитанной уже отнюдь не «духом свободного предпринимательства» и рабочим потом гордо несомого через века и пространства «бремени белого человека», а застарелым снобизмом, болезненным декадансом, и ещё чем-то неуловимым, но столь же малоприятным по ощущениям, как запах тлена на старом кладбище. Или, если перейти от запахов к ощущениям, как утром в борделе после «набега» молодых студиозусов из «приличных» семейств, позволявших себе этой ночью с «красотками Молли и Джуди» то, что не позволяли даже по отношению к доверчивым и глуповатым — как правило, хоть и не всегда — служанкам в родовых владениях. Джентльмены уходят, остаются лишь слёзы, синяки да белые фунтовые бумажки в необъятном декольте Мадам. И ещё запах. Все-таки запах, и даже не просто запах, а ЗАПАХ. Сладость безнаказанного блуда, близость смертного тлена, и от этого ещё более притягательная, порочность.
Мысли, доставшиеся в наследство Степану от молодого баронета, были настолько плотны и почти осязаемы, что Матвеева чуть не стошнило. Пришлось остановить машину на левой обочине просёлка и спуститься к реке. Позднее январское утро уже вступило в свои права в этом, почти не знающем снега, краю. Вода, кажущаяся издали чёрной и оттого безжизненной, то тут, то там выдавала свою главную, как казалось человеку на берегу, тайну — к поверхности выходила кормящаяся рыба.
«Здесь должна водиться форель, — «вспомнил» Матвеев, — и достаточно крупная, фунтов до пяти».
Невидимая, она обозначала своё присутствие то небольшим воздушным пузырём, лопающимся на лениво текущем зеркале реки, то кругами, расходящимися от места внезапного пиршества.
Некстати выглянувшее солнце бросило на воду и землю длинные тени, и водная гладь перестала подавать признаки жизни.
«Форель — очень пугливая рыба, — подумал Степан, — Она обострённо реагирует на любые проявления постороннего вторжения в свой уютный, хоть и не простой, подводный мир. Жаль, что люди так не умеют», — вспомнил он свой неудавшийся «побег»,— Туго у нас с инстинктом самосохранения… Особенно у некоторых».
Однако уже в следующее мгновение философские мысли были нечувствительно вытеснены чем-то гораздо более конкретным и приятным.
«Неплохо было бы прийти сюда с удочкой и попробовать взять хотя бы парочку экземпляров, — Матвеев почти успокоился. Созерцание водной поверхности заставило отступить «в тень» несвоевременные и неприятные мысли и подавило тошноту ими же, собственно, и вызванную. — Интересно, на что клюёт английская форель в январе?»
Мысли о возможной рыбалке оказались, впрочем, весьма полезны и с практической точки зрения. Они сработали как «общий наркоз», и Степан Матвеев на время отошел как бы в сторону, наблюдая оттуда за действиями практически не существующего уже Майкла Гринвуда. «Эффективность» данной тактики трудно было переоценить, поскольку она позволила без потерь пережить встречу с матушкой Майкла?
«С мамой? Или с матерью?» — Мелькнуло на краю сознания, но Гринвуд-Матвеев не был сейчас расположен решать лингвистические ребусы: — Об этом я подумаю завтра». — Твердо решил он и решительно отбросил в сторону и эту неактуальную мысль. Сейчас его должны были волновать совсем другие вопросы, ведь он был «дома», но чей это был дом?