В третью стражу - Страница 65

— Gotendag, gere Lessner. — эта фраза практически исчерпала голландский словарный запас Федорчука, и он перешёл на французский.

— Не могли бы вы уделить мне немного своего драгоценного времени?

— Добрый день, господин…? — Кривицкий принял правила этой, пока непонятной для него игры, ответив также по-французски.

— Халкидис. Димитриос Халкидис. Журналист из Парижа. — Виктор сопроводил представление самой лучшей из возможных в своём исполнении улыбок.

— Вы счастливый человек, месье Халкидис, если можете себе позволить посещать три дня подряд кафе, всё достоинство кухни которого заключается в том, что еда в нём подаётся быстро и горячей, — ответная улыбка Кривицкого также могла служить рекламой чего угодно, лишь бы это вызывало неподдельную радость. — Я боюсь, желудок ваш безнадёжно испорчен. Впрочем, я не знаю, как готовит старый Ван Бюрен, возможно ещё хуже. Скажите, оно того стоило?

— Счастье видеть Вас, герр Лесснер стоит гораздо большего. — Виктор продолжал улыбаться стоя к собеседнику вполоборота.

За время обмена любезностями он сумел максимально незаметно сократить дистанцию между собой и резидентом, не забывая держать руки на виду.

«Не спугнуть «пациента», не спугнуть, а то болезный вон как правую руку то и дело к заднему карману брюк тянет…» — Мозг Федорчука просчитывал траектории движений, готовясь отдать команду к действию.

— Вот и коллеги мои подтянулись, тоже журналисты, — Виктор повёл левой рукой в сторону неплотно зашторенного окна — как и я.

Этого вполне хватило, чтобы Кривицкий «купился», повернувшись вслед за движением.

«Не знаю, чего ты ждал, — думал Федорчук тщательно «пеленая» бесчувственное тело чекиста, — но явно не банального удара в лоб».

Так. Теперь дверь — на засов, шторы задёрнуть, табличку повернуть и можно начать осмотр. Вот пистолетик у тебя так себе,- «Маузер», пукалка карманная. Но мне хватило бы и тех бельгийских «семечек» что у него вместо пуль. Вдох-выдох, глаза закроем, расслабимся. Что ж руки-то дрожат как у синяка запойного?

«Извините господа, нервы ни к чёрту», — некстати вспомнился бородатый анекдот, а нервный смешок принёс нечто вроде разрядки.

Кривицкий очнулся минут через пятнадцать, но уже не свободным как это было до потери сознания, а надёжно привязанным к спинке и ножкам кресла в необычной позе со спущенными штанами и кляпом во рту. Напротив вольготно расположился «журналист из Парижа» с греческой фамилией. Рядом с ним на высоком столе на первый взгляд непрофессионала были разложены странные вещи: частично разобранный телефон с торчащими проводами, электрический утюг, плоскогубцы и коробка булавок. Резидент был битым волком, и такой набор сказал ему о многом. Даже слишком.

— И снова: здравствуйте, господин Лесснер! Или вы предпочтёте обращение «товарищ Вальтер»? Могу согласно метрике вас называть. Мне это труда не составит. — Виктор говорил по-русски нарочито медленно и артикулировано, удовлетворенно наблюдая, как в глазах беспомощного резидента буквально плещется недоумение пополам с обидой.

«Это есть gut, но напустим ещё чуть-чуть туману для полноты картины».

— Жалкую, на iдиш не розмовляю, пан Гинзбург, а то бы добре погутарили с тобой… Я бы тебе питав, а ты бы менi відповідав…- переход к украинскому языку не добавил ясности во взгляде Кривицкого. Напряженная и, похоже, безрезультатная работа мысли явно проступала на его лице.

— Не будем тянуть кота за известные органы, а, пожалуй, потянем за них представителя органов иных. Согласен, каламбур сомнительный, но о-очень подходящий к ситуации. Не так ли, Самуил Гершевич?

Чекист отчётливо задёргался в путах. До него начала доходить безвыходность ситуации и собственная беспомощность. Но более чем возможные мучения, страшила неизвестность. Непонятный «грек», пересевший на край стола и болтающий ногами как мальчишка, пугал своей осведомлённостью и нарочитой беззаботностью, сквозившей в каждом жесте, в малейшей интонации, — уж это распознавать в людях резидент научился, иначе бы не выжил в мясорубке Гражданской и в мутной, кровавой воде послевоенной Европы.

— Попробуем договориться? Нам с вами ничего другого не остаётся, если конечно сложившуюся ситуацию вы не воспринимаете, как весьма экзотический способ самоубийства. — Улыбка Виктора стала несколько грустной. Он сделал небольшую паузу, после чего продолжил. — Мне от вас не нужны страшные тайны советской разведки, пароли, явки, имена. Оставьте их себе, может быть потом, когда припрёт, продадите подороже Второму бюро или старым друзьям из сигуранцы. У вас же остались там друзья? Не пытайтесь говорить, рано ещё. Не пришло время главных вопросов — может быть чуть позже, а пока можете изображать оскорблённую невинность.

Федорчук слез с края стола и принялся деловито разбирать жутковатый для посвящённого инструментарий: разложил булавки; пощёлкал плоскогубцами, — проверяя «плавность хода»; воткнул штепсель утюга в ближайшую розетку. Достал из кармана коробок спичек и, небольшим перочинным ножом, извлечённым из другого кармана, заточил десяток разными способами. Потом связал пяток спичек тонкой ниткой, перед этим обломав четыре почти под основание серной головки, и оставив пятую, целую спичку, торчать в центре. Немного подумал и смастерил ещё одну, такую же, конструкцию.

Всё это он нарочито проделывал на виду у «товарища Вальтера», иногда даже с некоторой театральностью поднося к его лицу готовые орудия добычи истины. Лицо чекиста побелело, лоб украсили крупные капли пота, но в глазах недоумение сменилось твёрдой решимостью. Суть её была понятна без слов. Федорчук решил, — с гиньолем пора завязывать. Эффект достигнут.