Получив искренние заверения Каррика в умении хранить тайны, особенно государственные, и готовности, даже на одной ноге, продолжать служить короне, Матвеев успокоился. Мысль о том, что даже из такого явного прокола стоит извлечь хоть какую-то пользу, показалась ему здравой и …
— Господин Каррик! Если вы изъявили желание ещё раз послужить Империи то, пожалуй, я вам кое-что еще расскажу. К сожалению схему устройства достать не удалось и за это заплатил жизнью мой друг, коммандер Джеймс Б… э-э-э…, впрочем это секрет, — Степана несло — но он успел передать что уникальность схемы в том, что одни и те же детали конструкции используются и для передачи и для приема, а вся конструкция без элементов питания весит не больше пяти фунтов. Как вы считаете, сможем мы создать нечто подобное и чтоб питание и от сухих батарей, и от бытовой электросети разных стран, и чтобы ничего не переделывать, а просто взять отдельный нужный элемент и прикрутить как-то к основной части? Ну, как пушку можно к лошади прицепить, а можно и к авто…
Похоже Каррик заинтересовался — схватил карандаш и пытался что-то нарисовать на подвернувшемся кусочке бумаги.
А Матвеев вдохновенно продолжал:
— Не скрою, мы консультировались кое с кем из кембриджских и оксфордских профессоров, не раскрывая, конечно, некоторых подробностей, — Степан доверительно посмотрел в глаза Каррику, — но вы человек военный, вам-то я доверять могу! Они выразили скепсис. Но …эээ… Джеймс не мог ошибиться!
Ссылка на профессоров похоже окончательно раззадорила ветерана Великой войны — он презрительно фыркнул:
— Теоретики! Они и канифоли-то не нюхали! Уверен: сделаю!
— Благодарю вас, господин капитан! Но надеюсь, вы понимаете: эти работы нужно вести в строжайшем секрете. Со своей стороны обещаю адекватное денежное вознаграждение и … Об остальном поговорим, когда я увижу действующий экземпляр радиостанции.
«Так», — подумал Степан, — «Как там, у классика: заходил Штирлиц, угощал таблетками…»
— Значит, по поводу ремонта оборудования висковарни мы договорились. Держите меня в курсе.
На этом ударили по рукам, обговорили способ информирования заказчика о ходе работ и ещё какие-то мелочи.
Тепло попрощались. Лишь за воротами мастерских Степана начала бить крупная дрожь, такая, что закурить удалось с пятой попытки — одна сигарета просто выпала из руки, другая порвалась, спички ломались при чирканьи о коробок. До поезда оставалось всего полчаса — неспешным ходом до вокзала идти было не более пятнадцати минут. Пешая прогулка слегка успокоила, и в вагон Матвеев садился с выражением крайней удовлетворённости на лице.
А через четыре дня — «Надо же! Всего четыре дня! Все-таки великая вещь прогресс…» — придав слегка помятому в спальном вагоне лицу точно такое же выражение, Матвеев сошел с поезда на перрон вокзала Гар-дю-Нор в Париже. Начиналась новая глава его жизни.
Вообще-то Олег предполагал остановиться в отеле. В «Триумфе», например, или в «Цюрихе», но команданте д'Аркаис и слушать не захотел.
— Вы шутите, Себастиан? — Спросил он, улыбнувшись одними губами. Глаза испанского офицера, — серые, а не карие, как можно было предположить, спокойные глаза, — оставались внимательными и в меру, но не оскорбительно холодными. — Вы же мой гость. Так недолго и честь потерять, а я кабальеро, и где-то даже идальго. Вы меня понимаете?
Фон Шаунбург понимал, потому и поселился в квартире друзей или, возможно, даже родственников майора — на Виа Лаитана. Квартира была просторная, обставленная старой — местами даже несколько обветшавшей — мебелью такого стиля и изящества, что даже дух захватывало. О, да, разумеется, ее лучшие времена пришлись на начало века. Но и то сказать, в эту эпоху мебель, как и многие другие вещи, служила людям гораздо дольше, чем не в таком уж отдаленном будущем, а, кроме того, «Арт Нуво» он и в Африке стиль, тем более, в Испании, и еще того больше, в Барселоне. Мелькнула мысль — а не поработал ли над этими стульями и полукреслами сам Гауди? Олег ничуть бы не удивился. Барса она, разумеется, город пролетарский — что есть, то есть — но кроме того и столица искусств. Во всяком случае, вполне могло оказаться, что где-нибудь неподалеку, к примеру, по Рамблес прохаживается сейчас Пабло Пикассо, а в таверне на соседней улице сидит за стаканом белого вина Сальвадор Дали. Такое время, caramba, el tiempo asqueroso!
Жилье его вполне устроило и расположением своим, и удивительным для тридцатых годов двадцатого века комфортом. Весьма приятная квартира, и никто из-за плеча «в тарелку» не заглядывает. Впрочем, быть абсолютно уверенным, что «не заглядывает» никак нельзя. Возможно, за ним и «посматривали». Военная контрразведка, например. Почему бы и нет? Но хотелось верить, что роль немецкого журналиста удается ему все еще достаточно хорошо. Фон Шаунбург, считай, уже полтора месяца болтается по Испании, и накатал за это время с дюжину статей и статеек на темы искусства и литературы. Вполне достойный вклад в укрепление испано-германских отношений, и тем не менее… Хотя держал себя за язык, как и положено дисциплинированному немцу, нет-нет да позволял себе некоторые вольности, уснащая рассказы об испанских древностях, премьерах или выставках художников короткими, но емкими отступлениями философского или даже политического характера. Дело дошло до того, что сам Гейдрих счел нужным одернуть «своего человека в Испании».