В третью стражу - Страница 127

127

«А я не камень! И мне плевать, что там у кого и с кем пошло боком. Мы работаем или где?!»

Но сегодня что-то не задалось практически с самого начала. Как-то сразу взяло и пошло «не в ту степь». Хоть волком вой, но ощущение «неправильности» буквально висело в воздухе и сильно, хотя пока еще и не смертельно, отравляло атмосферу репетиции.

— Ты знаешь, — сказал, наконец, Виктор, — вроде бы, неплохо, но чего-то не хватает. И я, кажется, знаю чего именно. У тебя парижское произношение! Получается слишком мягко, понимаешь? А нам нужно… Я думаю, нужно добавить экспрессии, провинциального грассирования. Олег вроде говорил, — ты здорово изображала Мирей Матье? Может, попробуешь?!

Как ни странно, Татьяна не стала спорить, посмотрела сквозь ресницы, докурила сигарету — «Тоже мне певица!» — и усилила «р-р», нажав от всей души. Повторили еще раз целиком. И еще раз. После чего Жаннет, перейдя на русский, и уже совершенно другим тоном, заявила:

— Все, мон шер! Достаточно на сегодня. Я уже никакая. И потом нельзя перегружать связки, тем более нетренированные!

Виктор несколько опешил. Переходы ее «настроения» могли поставить в тупик кого угодно. Но, взглянув на часы, кивнул, соглашаясь — полтора часа улетело, и не заметили.

— Хорошо. Давай тогда над образом поработаем.

И началось.

— Как ты стоишь? — Не выдержал, сорвался, но сделанного не воротишь. — Ну как ты стоишь? Спину, спину прямо держи… — Репетиция продолжалась уже пятый час. Заглянувшую с полчаса назад экономку, они синхронно, почти хором шуганули так, что непричастную к их проблемам пожилую бельгийку, словно ветром сдуло. Судя по тому, что их больше никто не беспокоил, мадам Клавье запретила заходить в «музыкальный салон» кому бы то ни было. Во избежание, так сказать. И была права. Паны дерутся, у холопов чубы трещат, не так ли?

— Вот так. Взгляд в зал. Нет, не на кресла и ряды. Поверх голов на дальнюю точку. Представь, что перед тобой кирпичная стена. Глухая кирпичная стена. Красный кирпич. Серые швы раствора. Рассматривай, изучай её и одновременно пой, нет, просто проговаривай слова …

Ну, казалось бы, что здесь не так? Простые истины. Сермяжная правда сценического искусства… Но, нет. Куда там! Жаннет устала и не хотела это скрывать, по крайней мере, от Виктора. Наоборот, на Виктора-то как раз и должно было обрушиться накопленное за утренние часы раздражение.

- Мосье Лежён, чем это вы мне морочите голову? — В её нарочито спокойную речь вплелись не то чтобы истерические, но какие-то откровенно стервозные нотки. — Уж не возомнили ли вы себя, часом, Станиславским и Немировичем-Данченко? Система Лежёна… Не звучит! Самого Константина Николаича переплюнуть решили? — Подняла она бровь и нахально улыбнулась Виктору прямо в лицо:

— Не верю!

— О! — Ну он ведь тоже не вчера родился, и «замужем не один год». — Какие мы слова, оказывается, знаем! Сергеевич он, мадмуазель, Константин Сергеевич!- Федорчука слегка мутило и поколачивало от усталости и еле сдерживаемого раздражения, которое вольно или невольно выплёскивалось вместе со словами, несмотря на все усилия сдержаться. — Веником убиться…умереть — не встать. Система принадлежит режиссёру Станиславскому. Но к нам она, мадемуазель, никакого отношения не имеет, даже если бы принадлежала востоковеду Алексееву. толку от нее в пении всё равно с гулькин хрен. А у нас именно что певческая сцена. И тут не то, что там! — В сущности, он говорил правильные вещи, но, к сожалению, к ним примешивалось слишком много эмоций — его и ее — чтобы она его услышала. — В обычной жизни, мадмуазель, вы ужасно привлекательны и раскованы. Просто красотка кабаре и звезда шантана. Но как только становитесь к роялю — всё. Туши свет. Съёжится вся, скукожится, задеревенеет — хошь пили, а хошь строгай.

«Тоже устал, — поняла Татьяна, — и в чем-то прав, но…»

Но ее несло точно так же, как и его.

— Мне что, сплясать для вящего эффекта? — Вообще-то он ее ни о чем подобном не просил, даже напротив, но, начав «во здравие», не могла уже остановиться. — Хочешь, «цыганочку» сбацаю? — Жаннет повела плечами и развёрнутой во всю ширь грудью. И тряхнула, прокатила волну так, что сердце «мосье Лежёна» чуть не пропустило пару тактов. — Или ты танец живота предпочтешь? — И она показала ему, что может и так.

«Эк его!» — К кому она обращалась? Был ли это риторический вопрос, или она уже смирилась со вполне шизофреническим симбиозом зрелой москвички и сопливой парижанки?

А его действительно проняло, но не тот был Федорчук человек, чтобы поддаться. Ни демонстрация силы, ни лесть, ни такие вот провокации ожидаемого эффекта не вызывали. Но и без ответа не оставались. Ассиметричного.

— Угу. — Кивнул Виктор мрачно, вполне оценив силу воздействия женских чар. — Тоже мне Мата Хари, или кто там танцевал в шантане? Хочешь эффект усилить? Тогда не размахивай руками. Плавный еле заметный жест, поворот ладони… раскрытую ладонь к груди. — Он совершенно неожиданно для нее снова заговорил ровным, ну почти ровным, голосом, нейтральным, насколько мог, тоном. — Вспомни, Жаннет, сейчас так не принято. Это потом будут по сцене прыгать. Не играй лицом, — это не голос и не фортепьяно. — Он говорил, а в его голове издевательски-синхронно звучало знаменитое: «Запомни Харли, курок — это не…». Так явственно, что Федорчук даже на мгновение смутился и попробовал снизить пафос своей речи. Даже заговорил тише. — В зале могут быть слепые, но я точно знаю, глухих там не будет. Эмоция должна передаваться по возможности только голосом, жест идёт от недостатка эмоциональной составляющей в пении. Так написано во всех книгах. В конце концов — чему тебя учили в Москве?

127