В третью стражу - Страница 109

109

— В тридцать седьмом… — Она все делала так, как приказал ей сделать Штейнбрюк, возможность «отрыва» тоже рассматривалась. То, что Шаунбург подстраховался и не пошел на встречу сразу, а предварительно поговорил с ней tête à tête, выясняя обстоятельства, говорило только в его пользу. Серьезный человек, с которым можно вести дела.

— Тридцать седьмой, я вас правильно понял? — И взгляд холодных, ставших сейчас почти стальными глаз.

«Тридцать се… ох! Его же в тридцать седьмом, кажется… Совпадение?!»

— Да.

— Великолепно! Fine a l'eau! — Бросил он коротко портье.

— Куда прикажете? — Ничуть не удивившись, спросил портье.

— В тридцать седьмой номер. — Ответ фон Шаунбурга прозвучал уже от лестницы.

— Изволите, что-нибудь еще?

— Да, пожалуй, — не оглядываясь, ответил Баст. — Две большие чашки cafe au lait…

«Alboche… — раздраженно подумала Жаннет, сразу оценившая жест Шаунбурга. — Что с колбасника взять? Si sabrer… галантен до ужаса, а по большому счету, ну кто я такая, чтобы для меня кофе заказывать?»

— Представите меня своему der Chef и идите… отдыхать, — сказал фон Шаунбург, словно подслушав ее мысли.

«Что и требовалось доказать…»

Первый этаж, второй… Немец шел, как заведенный. Казалось, случись оказия, он так и до неба будет шагать.

Третий этаж. Коридор. Потертая ковровая дорожка гасит звуки шагов. «? 37».

— Здесь.

— Я вижу, — кивнул Шаунбург и отошел чуть в сторону. — Прошу вас, фройлен.

Жаннет постучала, услышала голос Штейнбрюка — «Войдите!» — и толкнула дверь.

— Густав, — сказала она, переступив порог. — Я рада, что ты не спишь. Это Карл, — указала она на вошедшего вслед за ней Себастиана. — Думаю, вам есть о чем поговорить. А, я, пожалуй, пойду спать…

— Да, милая. — Улыбнулся товарищ корпусной комиссар, как если бы приходился Жаннет добрым дядюшкой, а не всесильным начальником. — Отдыхай, а мы пока с господином …

— Ригг. — Чуть склонил голову Баст. — Карл Ригг, к вашим услугам.

— Густав Мейнерт, — протянул руку Штейнбрюк.

«Цирк… Шапито».

* * *

Разумеется, Штейнбрюк понимал, с кем имеет дело. Знал, ждал… почти всего ожидал от опасного и в меру таинственного человека по имени Себастиан Шаунбург, но реальность превзошла ожидания. И этот гребаный der germanische Mann сумел удивить Штейнбрюка — жизнью битого, наждаком тертого и огнем пытанного разведчика-коммуниста. Семь человек «наружки», много это или мало? Вечером, в непогоду, на полупустых улицах чужого города — когда любой человек торчит, как мишень в тире — этого должно было хватить за глаза, но не хватило: фашист увел das kleine Luder, как вор бумажник. Ловкость рук, господа-товарищи, ловкость рук… и никакого мошенничества. Быстро, красиво, на глазах у обалдевшей от такой наглости публики.

«Твою мать!» — Выругался по-русски Отто Оттович и закурил очередную папиросу, но табак не помогал. Во рту было горько и сухо, а на дворе сырая холодная ночь, и совершенно непонятно, как ко всему этому относиться. То ли пора уже бить тревогу, то ли обождать до утра — авось, обойдется, как говорят русские Genossen…

В дверь стукнули. Коротко, нервно, поспешно — явно на бегу… Тревога? Вероятно, да, но такая, мать ее, тревога, когда поздно уже что-либо предпринимать. Бежать? А зачем, собственно? В кармане пиджака у Штейнбрюка лежали «подлинные» документы на имя Дмитрия Вольдемаровича Паля — русского немца, профессора московского университета, находящегося в Бельгии на вполне законных основаниях. Да, и в любом случае, не успел бы. В дверь постучали — он только и успел, что вернуться к столу, стоящему в глубине просторного номера, и сесть на стул. Даже папиросу новую — взамен измочаленной в зубах — закурил. Достал из портсигара, зажег спичку, прикурил, задул огонь… и в этот момент снова постучали в дверь номера. Стук, однако, был совсем другой: тихий, вежливый, как бы извиняющийся.

«Не он… но, может быть, она?» — Впрочем, если даже это и Жаннет, то пришла она к нему не одна, сомнений у Штейнбрюка на этот счет не было. Не стал бы наблюдатель такую «панику» изображать, в случае …

— Войдите! — Громко сказал Отто Оттович, и дверь качнулась внутрь комнаты.

На пороге стояла Жаннет, а рядом с ней…

Ну, что ж, словесный портрет «садился» на фигуранта, как хорошо сшитый костюм. Да и фотография, единственная, оказалась подлинной.

— Густав, — сказала Жаннет, как-то не слишком уверенно переступая порог. — Я рада, что ты еще не спишь. Это Карл, — и она чуть повела подбородком в сторону вошедшего вслед за ней Шаунбурга. — Я думаю, вам есть о чем поговорить. А я, пожалуй, пойду спать…

— Да, милая. — Кивнул ей с улыбкой Штейнбрюк. — Отдыхай, а мы пока с господином …

— Ригг. — Чуть склонил голову фашист, с любопытством рассматривая своего будущего собеседника. — Карл Ригг, к вашим услугам.

— Густав Мейнерт, — протянул руку вставший со стула и шагнувший навстречу немцу Штейнбрюк. Это был еще один его псевдоним.

— Bonne nuit! — Сказала по-французски Жаннет и, повернувшись, вышла, оставив дверь открытой.

— Der ruhigen Nacht! — Пожелал ей по-немецки спокойной ночи Шаунбург.

Штейнбрюк промолчал. А через мгновение в проеме двери вместо девушки появился официант из ресторана. Он вежливо пожелал, господам, доброй ночи и, поставив на стол коньяк, сельтерскую, сахарницу, молочник и две чашки с кофе, поспешил оставить мужчин одних. Вот он закрыть за собой дверь не забыл.

* * *

И Штейнбрюк его не разочаровал. Вообще, следует отметить, что несмотря, на общую нелюбовь к товарищу Сталину лично и к коммунистической партии в частности, имелись у Ицковича некоторые весьма укоренившиеся сантименты по отношению к «комиссарам в пыльных шлемах». Шло это еще из детства, от рассказов «пламенного революционера» дяди Давида, командовавшего в гражданскую партизанским отрядом где-то в восточной Сибири, и весьма художественных повествований другой персональной пенсионерки — тети Цили Бунимович, приходившейся Олегу на самом деле седьмой водой на киселе, но имевшей партийный стаж аж с одна тысяча девятьсот одиннадцатого года, когда она юной гимназисткой вступила в партийную организацию Бунда в Вильно. Разумеется, взросление, эмиграция, открытие архивов и всякие разоблачения, хлынувшие в эфир и на бумагу с началом перестройки, изменили его взгляды, но что-то — вопреки логике и доводам разума — все же оставалось глубоко запрятанным в сердце, душе, или еще где — да хоть бы и в подсознании, — и теперь Ицковичу, неожиданно попавшему в это самое «прекрасное и ужасное» время, совсем не хотелось оказаться разочарованным. По идее, им всем — ему и ребятам — было бы куда легче, окажись асы советской разведки на поверку «шлюмперами» и дураками. Но верить в это почему-то никак не хотелось, и Олег был теперь даже рад, что Отто Оттович оказался никаким не говнюком, а, как и следовало ожидать, крепким профессионалом с железными нервами и хорошей ясной головой. Тем интереснее было с ним «играть», и тем почетнее — его, Штейнбрюка, переиграть.

109