— Ну, например, здесь. Сейчас, — Как бы подтверждая его мысль, предложила Татьяна, и глаза ее при этом вроде бы даже заблестели.
— Спрашиваю. — Эта короткая фраза далась Олегу совсем нелегко, но он, кажется, справился.
— О чем? — Сделала Татьяна «большие» глаза.
«Да, что ж ты делаешь!…»
— О возможности романтического путешествия вдвоем. — Ровным голосом ответил Олег.
— Я — не — знаю… — Опустив глаза долу, едва ли не шепотом ответила она.
— Знаешь, как называют таких девушек? — Олег снова взял себя в руки, и хотя и не был весел, задал вопрос почти веселым тоном.
— Знаю, — кивнула она. — Но ты же не скажешь этого слова вслух?
Ну, разумеется, не скажет. Тем более ей. Еще «тем более», учитывая свои собственные грехи. И уж совсем «тем более», после крайне напряженной, а временами и просто опасной недели, которую они пережили в Брюсселе.
— Не скажу…
К сожалению, он не видел Татьяну у мемориала павшим воинам… Нельзя было, хотя и хотелось. Впрочем, он ее увидел в тот же день, только несколько позже. Увидел. Однако, не имел ни времени, ни сил, чтобы поговорить нормально, полюбоваться, глядясь в ее глаза, как в самые лучшие в мире зеркала, и уж тем более, не могло тогда быть даже речи, чтобы уединиться и… Ну что за жизнь! Ждешь, волнуешься, исходишь, можно сказать, на «нет» от страха, что больше ее не увидишь, но в самый ответственный момент — в «момент истины», если по большому счёту, — женщину, к которой неравнодушен, отодвигаешь в сторону, как «объект, не представляющий неотложного оперативного интереса» и переключаешься на того, кто такой интерес, несомненно, представляет. Штейнбрюк… Отто Оттович Штейнбрюк, офицер австрийской армии, если память Витьке не изменила, и корпусной комиссар РККА, если не ошиблась Ольга. Интересный человек. Неординарный. И, конечно же, опасный… И все-таки все началось не с начальника первого — западного отдела РУ РККА, а с нее — стройной молодой женщины в коротком пальто и длинной юбке, появившейся у памятника павшим воинам в шесть часов вечера второго марта 1936 года.
В Брюсселе, несмотря на официальное начало весны, было холодно и как-то промозгло, словно город стоял на море. А к вечеру еще и ветер усилился, и Тане, стоявшей у памятника на совершенно открытом месте, было совсем не сладко. Но ни уйти, ни «согреться танцем» она не могла. Ждала Олега, да и товарищи разведчики, наверняка, издали за нею присматривали. Поэтому она лишь прохаживалась вокруг памятника, то, рассматривая убогие милитаристские барельефы на нем, то, переводя взгляд на величественное здание дворца юстиции, такое большое, что даже страшно становилось за маленькую Бельгию: сколько же должно быть в ней чиновников, судей и прокуроров, чтобы заселить это мегалитическое уродство?
- Мадам! — Раздался за спиной детский голосок, и вздрогнувшая от неожиданности Татьяна резко обернулась.
Перед ней стоял мальчишка вполне типичного — даже и без памяти Жаннет, легко узнаваемого по старым фильмам — облика: разносчик газет. «Покупайте «Ле Паризьен»! Свежий выпуск «Ле Паризьен». Крушение в Нанси! Человек-волк из Давоса загрыз беременную монахиню…»
— Мадам! — Мальчишка был франкофон, и это значительно облегчало общение.
— Да, мальчик.
— Вы не месье Себастьяна ждете?
— Да. — Сердце рвануло куда-то вверх и застряло в горле, мешая говорить.
— А денежку дадите?
— Д… дам!
— Давайте!
Мальчишка был тот еще пройдоха, но наука выживания на улице — нелегкая наука. И хотя Татьяна могла догадаться, что свой гонорар юный вымогатель уже получил, в тот момент она об этом даже не подумала. Сунула мальчишке пару монет и требовательно посмотрела в глаза, не забыв, однако, крепко ухватить его за воротник куртки.
— Ну!
— Идите по Рю де ла Редженс, до церкви Нотр Дам де Саблон. Войдите, сядьте и ждите. — Судя по выражению лица, мальчишка повторял выученную наизусть инструкцию. — Это все. — Он ухмыльнулся и, извернувшись, освобождая захват, побежал прочь.
«Неглупо… — признала Таня, направляясь к створу улицы. — Если у НЕГО есть кто-то, кто будет проверять мой хвост на маршруте, то…»
Сама она хвоста не чувствовала. Вернее, чувствовала, но буквально во всех направлениях. Знание, что такой хвост — и, возможно, не один — имеет место быть — сбивало восприятие. Но вот, что она ощущала со всей определенностью, — это холод и вызванный им озноб. Впрочем, причиной озноба могли быть и другие обстоятельства… Но думать об этих… «обстоятельствах» она себе не позволяла.
В Брюсселе она никогда прежде не бывала, но если верить карте, изученной вдоль и поперек еще в Москве — идти ей было недалеко. Улица — широкая, с трамвайными путями посередине — полого спускалась вниз в направлении королевского дворца. Слева и справа располагались многочисленные магазины колониальных товаров, лавки букинистов и антикваров и солидные кондитерские. В витринах Жаннет видела африканские маски, муляжи тортов, старинные карты и гравюры, и множество других интересных, дорогих и не очень, вещей. Однако отвлечься не удавалось. Она шла вдоль улицы, а кто-то, наверное, двигался за ней, а впереди ее ждала следующая остановка, но кто ждет Татьяну в церкви? Олег или снова какой-нибудь «Маннекен Пис»?
«А вот и церковь — тут и идти-то всего — ничего» — она пересекла улицу, и вошла в собор. Удивительно — в начале седьмого вечера божий храм оказался открыт и даже не пустовал, хотя молящихся было и немного. Пахло ладаном и сыростью. Но тут хотя бы не дуло. Она выбрала место у прохода и присела на скамейку, пытаясь спиной и ушами определить, войдет ли кто-нибудь в собор вслед за ней.